Глава из повести

"Миллионы Белого Генерала"

В Петербург я возвратился за два дня до намеченного совещания. С вокзала заехал на Мойку, поделился впечатлениями о Княжполе, Низах, об усадьбе, удовлетворив любопытство домашних. Виконту поднёс к носу кусочек липовой коры, отковырянной от низа старого дерева на аллее, который он чаще всего орошал, задрав заднюю лапку. Пёс понюхал и завилял обрубком хвоста. Узнал. Ностальгия присуща всему живому.

Оттуда в дядиной коляске уже к вечеру добрался до фабрики. Окна особняка светились. Мои благодетели готовились ужинать. Отпустив кучера, я вошёл в прихожую, когда Клавдия спускалась с грязной посудой на подносе, накормив гениального сыча Филимонова. Григорий, в жилетке, сделал мне ручкой и продолжал кричать в телефонную трубку. С «Мамой» мы поздоровались улыбками, я проскользнул к себе, оттуда в ванную комнату и через четверть часа вышел в домашнем к столу, как всегда, накрытому в гостиной с плотными шторами на окнах. Клавдия поставила третий прибор, но Григорий влетел возбуждённый, сказал, что срочная работа, будет трапезничать у себя, и стал накладывать на блюдо всего понемножку, наворачивая мясо-овощную гору.

- Был у твоих, - заторопился я обрадовать приятеля. – Знаешь, Варюха…

- Погоди, погоди, - отмахнулся он, - не до них.

Я даже обиделся за стариков и девочку.

- Тоже мне, сын и брат! Не навещаешь, не пишешь, тебе на блюдечке подаю весточку – нос воротишь. Родственничек паршивый!

Григорий на мои слова не обратил никакого внимания; воткнул в горку снеди вилку и умчался за портьеру. Я посмотрел в глаза Клавдии, надеясь найти сочувствие своему возмущению, но она иронически усмехнулась:

- Избавляйтесь от сентиментальных заблуждений, Андрей. Они погубили вашего отца. Родной дом Григория здесь, а мы его единственная родня.

- Кто мы, сударыня? Вы – понятно. Я тут при чём?

- Родня нам все, кто бывает в этом доме. Думаю, и вы… кандидат.

Это объяснение я принял за художественный изыск.

- Ладно. И всё-таки родителей забывать грешно. Кстати, Клавдия, - (её называли только полным именем, никаких «Клав» она не терпела, а «Клавдию Петровну» презирала), - вы упомянули моего батюшку, и не первый раз. Может быть откроетесь? Сказали «А», скажите «Б» или ничего не говорите.

- Уж обиделись, юноша! – «Мама» сегодня была настроена благожелательно. – Ладно, как на духу. У меня самой с языка рвётся, поделиться не с кем. Человек вы от корня интеллигентный и благородный. Если осудите, ваше право и ваше дело. Что мне до вашего суда! Меня другой ждёт. Представьте девчонку. Формируется как личность в окружении тюремщиков и заключённых, а главный тюремщик – родной батюшка. Тут, в крепости, приходит первая любовь. В двадцать четыре года. Поздновато? Да. Долго зрела, видно, в абсолютной пустоте. Среди тех, кто стережёт, ни один не мог рассчитывать на моё чувство, я брезглива. Кого стерегут, невидимы, за редким исключением, хотя, догадывалась я, среди них мой избранник; какое-то странное убеждение, ставшее наваждением. И вот появляется он, ему за пятьдесят. Только прошёл мимо меня по коридору Трубецкого бастиона в сопровождении стражи от входной двери по камере, поклонился – одними глазами, я сразу поняла: вот он, мой мужчина, которого я десять лет ждала. Хоть подстилку собачью у дверей его камеры расстели, всё равно два-три раза в день, не чаще, увидишь своего избранника; каждое свидание – несколько секунд, и словом не обменяешься. Я в себе с детских лет сильную личность осознала. Среди мужиков таких нет, какой может быть только баба: через все стены пройдёт, все запоры сломает, любое расстояние в клубок смотает, само время подчинит своей воле. Не буду говорить, как мне удалось наладить регулярные, по часу, а то и больше кряду, свидания с подследственным… Да, Андрей, вы догадались… с Николаем Владимировичем Белозёрским. Знаете, славу царским застенкам накричали революционеры. Без этого революционер – жалкая фигура, не достойная подражания. Нам… Хочу сказать, им, необходимо оттеночное средство, вроде «звона кандального», «мрачных затворов» и тому подобного. Вот возьмём власть в свои руки, тогда узнаете, какие должны быть настоящие тюрьмы! Словом, нашла я ключ к «мрачным затворам», и к тем, кто «затворяет». Когда услышала голос Белозёрского, когда прониклась его мыслями (что случилось скоро), влюбилась ещё сильнее. На всё была готова. Но он ничего брать не хотел, даже свободы: «Клавдия, милая барышня… - (доктор только так меня звал, Клавдия; с тех пор другие формы этого имени не признаю), - я не могу взять у вас этой жертвы. Пострадаете вы, ваш ни в чём не повинный отец, солдаты из охраны. Да и не могу я быть в бегах, оставив близких в неведении. Кроме того, побегом я признаю свою вину. Нет, оставим как есть. А с чувством своим, которым я тронут, за которое признателен, справляйтесь. И здесь я навстречу вам не пойду, я не подлец, не толкайте меня на преступление». Не думайте, юноша, будто я пребывала во власти фантазии. Восторженное состояние мне не ведомо. Я математическая машина. Каждый шаг рассчитала, и расчёты десяток раз перепроверила. Собрала в голове сложный, чётко работавший механизм. Удача обязана была сопутствовать моему плану побега. Я просто влюбилась в него. Мне стало обидно, что такой прекрасный план пропадает. Два объекта любить одинаково невозможно. Чувство к Белозёрскому стали ослабевать под воздействием неблагоприятных для него мыслей. Ради кого я стараюсь? Ради «невольника чести», вбившего себе в голову какие-то этические правила, противные здравому смыслу и природе человека. Природа кричит: бойся боли, смерти; природа приказывает: бери самку! А он отказывается бояться, не желает брать из-за принципов, вбитых в его голову родителями, университетом, всем обречённым сословием. Тогда я осознала: все эти принципные, заражённые общечеловеческим гуманизмом Белозёрские и Скобелевы, не только никогда не смогут преобразовать Россию, но не имеют на это право. Потому что для социального переустройства российского общества необходимо ликвидировать всех непригодных к новой жизни, всех, кому за двадцать пять, именно нравственные и религиозные пережитки делают их непригодными, Следовательно, избранная молодёжь повязывается кровью, в том числе кровью своих родителей. Направить на это чернь проще простого. Есть приёмы управления толпой, основанные на знании её психологии. Этим способны заняться не Белозёрские и Скобелевы с их «Конституциями», а Ткачёвы и Нечаевы из «Народной расправы с «Катехизисом революционера» подмышкой. Так что, если вы даже возьмёте власть при помощи армии (меня Николай Владимирович просветил), то не удержите, выпадет из рук, а достойные её ловко подхватят, ибо они знают, как управлять толпой, стихией черни, они мастерски владеют приёмами политики, отвергающей гнилую мораль.

Клавдия, устав от монолога, сделала паузу и жадно, утоляя жажду, припала сухими губами к бокалу с красным вином. Я этим воспользовался, справившись с волнением:

- Но, согласитесь, политика вне морали несёт разрушение и смерть другим; жизнь вне добра и зла обращена на уничтожение самого себя – души и плоти. Это не мои слова, я пересказываю Достоевского.

- Догадалась, «Бесы».

- Так вы, я понял, за…

- Я сама по себе, юноша. Хоть и в организации, но автономна. Бэ-О вынуждена терпеть мою независимость, поскольку я оказываю ей определённые услуги, притом, такого качества, на какое после предательства Евно Азефа никто больше не способен. Ладно, вас я не опасаюсь, скажу. Надеюсь, о ликвидации Столыпина слышали?

- О его убийстве и кучер моего дядюшки толкует.

- Так вот, план ликвидации разработан мной. И бомба на Аптекарском острове в августе шестого года взорвалась вовремя благодаря мне.

- «Вовремя», значит успеть покалечить детей Столыпина? – вставил я, закипая негодованием. Клавдия не удостоила меня даже взглядом, смотрела сквозь стену куда-то вдаль, мелкими глотками отхлёбывая вино.

- А ещё я приложила руку к казни министров Сипягина и Плеве, великого князя Сергея Александровича. Хотите ещё примеров?

- Благодарю вас, достаточно. Если можно, ещё несколько вопросов.

- Только по порядку.

-Вы, уверен, знаете… Моего отца убили дружинники?

Клавдия на секунду задумалась.

- Те господа уложили тело на лёд и отволокли к проруби. А убит он был за несколько дней до этого. Белозёрский и вышел из ворот убитым, мёртвым. Никаких шансов у него не было.

- Нельзя ли другим языком? Я ничего не могу разглядеть за образностью вашей речи.

- Нельзя. Ещё!

- Что такое или кто такой Бэ-О?

- Боевая организация партии эсеров.

- Вкус у вас, однако, - съязвил я вхолостую.

- Это лидеры на кратчайшем пути к революции.

- Понимаю, лидеры террора. Заводик ваш – прикрытие?

- Прикрытие – бенгальские огни и шутихи. У нас другие «огненные потехи». Они стоят дорого. Плеве, например, обошёлся нам в семь тысяч золотых рублей.

- Значит, я участвую в убийствах невинных людей?

- Это как смотреть.

- Смотрю так, что обязан, будучи честным человеком, пойти в полицию и покаяться.

- Не дойдёте, вам не дадут.

- Кто?

- Григорий.

- Я его друг.

- Его единственный друг – Боевая организация. Он дал клятву служить только ей, вплоть до отказа от родителей. Притом, в полицию вы не пойдёте. Вы же интеллигент, сын либерала, конституционалиста, умышлявшего зло против монарха, внук декабриста. Это уже – порода!

- Послушайте, Клавдия, зачем я вам? Другого не нашли, который разделял бы ваши идеи?

«Мама» рассмеялась, будто заводная кукла. Её-Богу, в эту минуту я мог бы её убить, уничтожить эту зловещую отталкивающую красоту, как ядовитую змею.

- Андрей Николаич, я что, не имею права на каприз? Я ещё женщина. Не стара, красива, уверяют меня мужчины… Кроме вас. Не удивляюсь, ведь вы Белозёрский, притом, вылитый отец; и, полагаю, внутри устроены подобно Николаю Владимировичу… Знаете что, набирайтесь годков скорее, я подожду парочку лет. Ведь вы не обременены семьёй, в отличие от вашего батюшки. А соблазны вас минуют. С этого дня извольте к ночи возвращаться сюда. По городу вольны перемещаться свободно, но не забывайте, что за вашей спиной друзья из Бэ-О, лишних движений не делайте. И выезд из столицы только по решению руководителя организации. Вы меня поняли?

Холодок пробежал по моей спине. Слова Клавдии я решил повернуть в шутливое русло.

- Вы меня интригуете. Допустим, «набираясь годков» ускоренным темпом, и я потерплю «парочку лет». Но как посмотрит Григорий на продолжение вашего «каприза»?

- Да никак. Ему смотреть будет нечем. Помните того, что внесли сюда давеча виде фарша? У него оба глаза на ниточках нервов болтались после неудачной попытки бросить бомбу. А он был нашим лучшим метателем. Следующая очередь вашего приятеля. На совещании совладельцев завода, назову так, должны вынести решение, потом, если цека партии утвердит, будем собирать Мельничука в последний путь.

- В Москву? - назвал я город не наобум, зная, что Москва ждёт императора Николая.

- Вопрос излишний.

- Так обвенчайтесь… перед этим… вы же фактически муж и жена.

- Жена Григория – Боевая организация, она же – мой муж, я уже говорила о родственных отношениях внутри нашего клана, - парировала «Мама».

- Тогда последнее, на том совещании и меня заставят голосовать?

- Вы не член партии, вы наёмный работник. После обсуждения финансовых вопросов вас попросят съездить к дядюшке на Мойку, - ответила Клавдия и, почувствовав непоследовательность в своих словах добавила. – Да, наёмный работник, но поскольку посвящены вольно или невольно в тайну, свободы действий у вас нет, пока не отпустят.

На этих словах в гостиную вышел по-прежнему озабоченный Григорий.

- Ну, я поработал, перекусил, теперь бы отужинать. О, всё съели? Молодцы!